Б.Биргер со старшей дочерью Женей. 1976
Красные бокалы
Авторские права на репродуцирование работ Б.Биргера принадлежат семье художника.
М.ПЕШКОВА: «Я изучил науку расставания В простоволосых жалобах ночных…» - твержу в последние дни эти стихи Мандельштама. Видимо, неслучайно. Во-первых, потому что 1-е апреля – 90-летие замечательного художника Бориса Биргера. Помня постоянно, что среди портретируемых им были и Надежда Яковлевна Мандельштам, и литературовед Александр Морозов, для которого Мандельштам и его творчество было делом жизни. О Борисе Биргере нынче энциклопедии хором пишут как о выдающемся представителе русского искусства 2-й половины 20-го века, как об одном из ведущих мастеров московского неофициального искусства 50-70-х и продолжателей символизма, примыкавших к движению «За права человека». Не стану перечислять всех, чьи портреты писал Борис Георгиевич, это и Варлам Шаламов, и Окуджава, Юрий Даниэль и Сахаров с Еленой Боннер. Вы выиграете книгу Михаила Киселева и Бориса Шумяцкого «Сам себе Биргер», если ответите на вопрос: участником какого сражения Великой Отечественной войны был Борис Биргер? А на прошлой неделе в Москве была Наталья Биргер, жена Бориса Георгиевича. Вот мы и встретились в нашей редакции.
Н.БИРГЕР: У меня была подруга школьная, которая поступала в институт, и Борис Георгиевич помогал ей подготовиться. Вот я позировала для портрета и наблюдала, как Биргер дает ей ценные указания. Потом она благополучно поступила и стала художником, а я поступила в университет и стала искусствоведом, на искусствоведческий факультет университета. Мы познакомились с Борисом Георгиевичем в начале его, на первом курсе.
М.ПЕШКОВА: И вы стали ему помогать, я правильно понимаю?
Н.БИРГЕР: Да, скажем, я стала его ученицей. У него было несколько групп. Он зарабатывал тогда все время преподаванием, поскольку другие пути для него были закрыты для зарабатывания на жизнь. И так мы познакомились. Довольно быстро это перешло к другую форму и привело, к сожалению, к разрыву с его предыдущей семьей и нашей совместной жизни, 30-ти годам, которые мы провели вместе.
М.ПЕШКОВА: Вас не смущало то, что Борис Георгиевич намного старше вас?
Н.БИРГЕР: Вы знаете, он был всегда такой полный жизни, такой молодой и такой энергичный, что это меня в тот момент совершенно-совершенно не смущало никаким образом.
М.ПЕШКОВА: Я читаю воспоминания о Биргере и читаю о том, что какое-то количество лет его мастерская была и местом совместной жизни, и местом работы, и местом, куда приходили москвичи, куда приходила интеллигенция, где было живо, весело, хорошо, и все стремились в мастерскую Биргера. Это было так?
Н.БИРГЕР: Да, конечно, это было так. Безусловно. Это было так еще до моего появления в его жизни, но и стало, может быть, еще больше в каком-то смысле и после. Сначала мы жили в мастерской. К нам всегда приходило много народу. И, учитывая то, что он был после 68-го года и подписания письма в защиту Ланского изолирован, исключен из союза, исключен из партии, куда он вступил во время Сталинградской битвы, его имя было запрещено упоминать в прессе, просто его как бы не было, и у него совершенно распался круг и все отношения с его друзьями-художниками, за исключением Вейсберга, с которым эти отношения продолжались до конца дней, был такой художник Беляков, у которого тоже была мастерская в Измайлово, и, конечно, его учителя Вадима Владимировича Домогатского, с ним он познакомился в 45-м году сразу после возвращения из армии, это был исключительно важный для него человек. А мир его друзей-художников и вот этой «восьмерки», а потом она была «девятка» и «семерка», и ближайших искусствоведов – люди стали бояться с ним встречаться, они стали его избегать. Кто-то его осуждал, кто-то не понимал, зачем он подписал это письмо. И поскольку это могло влиять на карьеру, встречи с ним и дальнейшая дружба, то произошел резкий откат отношений с людьми из МОСХа. Слава богу, его оставили в кандидатах, потому что иначе он рисковал бы мастерской. В результате его друзья-живописцы, заслуженные уже, получили большие мастерские, а его, слава богу, оставили в графической мастерской 23 метра. Вот там происходили все эти вернисажи, встречи и то, что все очень любили в Москве, мечтали туда попасть. И то, что его празднование новых картин давало возможность дыханию, глотку воздуха, жизни, какому-то веселью. И сначала эти маскарады и дни рождения происходили в мастерской, а потом в нашей квартире, когда она появилась.
М.ПЕШКОВА: Маскарады – кто в них участвовал и в чем приходил? Это же «маска»рад.
Н.БИРГЕР: Да, это маскарад. Маски всегда делал Борис Георгиевич. Он никогда не был один, он, с одной стороны, он писал, ему нужен был полный покой и сосредоточенность, но потом ему обязательно нужны были друзья, ему нужны были собеседники. Вот другая сторона его личности – это была необычайная любовь к театру, необычайная любовь к маскараду, и когда ему все было запрещено, никакой возможности общественной деятельности у него не было, он устраивал маскарады в мастерской, а потом у нас дома.
Н.БИРГЕР: Я помню первый домашний маскарад, если очень много хороших фотографий, это был 72-й или 73-й год, вот тогда у нас первый раз был Андрей Дмитриевич с Люсей, с Еленой Боннер. И есть где-то очень смешные фотографии. Маски делал Борис, костюмы импровизированные делала я или кто-то еще из знакомых, вместе мы что-то сооружали из старых тряпок, это было необычайно весело. И думаю, что круг наших друзей по сей день это вспоминают с большим удовольствием.
М.ПЕШКОВА: Кто писал сценарии?
Н.БИРГЕР: Вы знаете, потом, когда появился кукольный театр, то сценарий часто писал либо Юлий Даниэль, Бен Сарнов, Аркадий Хайт, писателей было достаточно, которые хотела что-то сделать смешное, забавное. Часто устраивались на дни рождения Бориса 1 апреля эти кукольные театры.
М.ПЕШКОВА: А какова роль Аллы Демидовой во всех этих постановках?
Н.БИРГЕР: Она играла в кукольном театре замечательным образом. У нас был кукольный театр и детский на день рождения Жени, моей старшей дочери, потом и младших, тоже Маши. Она приходила и с удовольствием играла для детей в каких-то там «Колобках» или я не знаю в чем. Ей доставляло это огромное удовольствие и радость. Это было поразительно. А потом вот, соответственно, она с полной серьезностью абсолютно добивалась от всех непрофессиональных уже актеров честного отношения к своей игре, и вот в этих спектаклях на дни рождения Бориса руководила ими отчасти. Веня Смехов там тоже был.
М.ПЕШКОВА: Смехов тоже играл?
Н.БИРГЕР: Да, и Веня тоже часто играл, участвовал во всем этом деле.
М.ПЕШКОВА: Я хотела спросить – а как вы там помещались? Ведь чтобы играть спектакль, нужна, условно говоря, сцена, нужны декорации, нужен занавес. Кто это шил, кто это делал, и как это все было?
Н.БИРГЕР: Вы знаете, мы делали это все вместе, ближайшие друзья. Это был кукольный театр, поэтому построить такую относительно маленькую сцену… и Борис, поскольку он был художник, понимаете, художник очень много делает руками, рамы он всегда сам делал, все, что связано с деревом, потом, кто-то из учеников расписывал декорации, задники, я делала кукол, еще кто-то из наших друзей делал кукол, Алла Балтер приходила, потом приходили все знакомые дамы и помогали готовить на всех этих празднествах, в которых участвовало по 30-40 человек, включая иностранных гостей часто.
М.ПЕШКОВА: Но ведь Борис Биргер имеет прямое отношение к «Современнику» - каковы были его связи с «Современником»?
Н.БИРГЕР: С Квашой, я думаю, они познакомились через Гориных, через Борю Балтера, а потом в какой-то момент эти отношения были близкие, стали, и они как-то полюбили друг друга, скажем так, очень близкими друзьями стали в какой-то момент, и Игорь захотел поставить «Кабалу святош» и очень хотел, чтобы Боря был сценографом, делал декорации. Но поскольку это было запрещено, то Биргер сказал, что давайте возьмем моего ученика Сапигина, он будет на афише, а я помогу, я все сделаю. Но Игорь был не таков. Он пошел к какому-то большому начальству и стал рассказывать, что вот такой художник существует, Герой Отечественной войны, и вот имя его не появляется, мы бы хотели, чтобы он был на афише. Короче говоря, неожиданным образом это помогло, и вот в 82-м году, когда появился спектакль, первый раз за долгие годы имя Биргера появилось на афише, напечатано. Мы были, конечно, поражены. Но это все усилиями Игоря сделано. Иначе это было бы невозможно. Музыку тогда написал Эдисон Денисов, так что это была творческая работа друзей.
М.ПЕШКОВА: Я хотела спросить, я знаю, что Эдисон Денисов посвятил свое произведение своему другу Борису Биргеру. Что их связывало? Каким был Эдисон Денисов? Я только помню его изображение на полотне «Красные бокалы». Были еще работы?
Н.БИРГЕР: Они познакомились, по-моему, сразу после всей этой истории 68-го года, и Эдисон сказал – ну, ты должен уехать из Москвы сейчас, и пригласил его поехать с собой в Рузу в Дом творчества композиторов. И они взяли своих сыновей, тогда еще маленьких, и поехали с ними. Это была очень хорошая, я думаю, пауза в очень напряженной и сложной истории 68-го года.
М.ПЕШКОВА: Напомните мне, пожалуйста, эту историю.
Н.БИРГЕР: Это подписание письма и исключение из партии. И исключение из Союза художников.
М.ПЕШКОВА: Это второй раз исключение?
Н.БИРГЕР: Это второй раз, да. Первый раз он был исключен после скандала в Манеже в 62-м году, когда Хрущев топал ногами на это безобразное искусство, всячески ругал, была потом директива, целая речь Никиты Сергеевича, в которой осуждалось всячески, я бы сказала, даже неприличными словами почти это искусство и, соответственно, эти художники, которые не раскаялись в своих нехороших, неблаговидных поступках и были исключены из союза. Но, слава богу, переведены в кандидаты. Он и Андронов тогда были исключены.
М.ПЕШКОВА: То есть «суровый стиль»?
Н.БИРГЕР: Да, совершенно верно. Группа девяти, еще примыкали несколько человек, это было направление «сурового стиля» в тот момент. Потом его в 66-м году восстановили в членах Союза художников. И второе исключение и опять переведение в кандидаты, так сказать, это уже случилось в 68-м году.
М.ПЕШКОВА: И я не совсем понимаю, почему Хрущев кричал? Что, его разозлило полотно, где изображен был дом, на крыше которого стоит женщина с младенцем, дом, где торчат антенны телевизионные? То есть то, что называется «бытовая сцена». Что, величие мадонны – это было негативом для Хрущева?
Н.БИРГЕР: Да, конечно, естественно. Мадонна, понимаете, это почти тянет на религиозный сюжет, какая-то возвышенность при этом, эта женщина с ребенком… это все ему совершенно не понравилось никаким образом.
М.ПЕШКОВА: Что сказал Биргер?
Н.БИРГЕР: Вы знаете, там была вся эта история очень сильно инсценирована, его уже привели сначала посмотреть группу художников, которые занимались, может быть, абстрактным искусством, и он был уже очень сильно возбужден и вышел из себя абсолютно. И потом, когда он спустился вниз, где, собственно, основное помещение было, то это уже было продолжение всего этого дела. Тут не было какого-то разумного начала, просто то, что он видел, ему не нравилось и не соответствовало его представлению, все это уже было ничем. Ну, дальше, конечно, вероятно, были люди, которые помогли все это сформулировать.
М.ПЕШКОВА: Науськивали.
Н.БИРГЕР: Да. Короче говоря, они его науськивали. Он был неплохой человек, и вы понимаете, его историческая роль тоже очень большая, не надо забывать об этом. Но в данном случае его подготовили – такой был ком, одно за другим пошло. Там был и Фальк, там были художники «сурового стиля», из группы Девяти и Восьми, которую, кстати, организовал Борис Георгиевич, он был душой этой группы, организатором этой группы, он все это устраивал, это вообще в характере его было, собирать друзей, иметь общие идеалы, говорить об искусстве, устраивать выставки, пока это было возможно.
М.ПЕШКОВА: То есть Борис Георгиевич, я так поняла, был человеком компании, он был другом друзей.
Н.БИРГЕР: Он был другом друзей всегда, и поэтому тем более ему было в 68-м году тяжело, когда эти друзья, для которых он так много сделал и кому-то очень много помогал и был душой этого общества и собирал их всех по тем возможностям, которые тогда были, а они тоже были после 62-го года весьма сложные, после исключения из союза.
М.ПЕШКОВА: Искусствовед Наталия Биргер – о муже, о друзьях, о времени к 90-летию художника Бориса Биргера.
Н.БИРГЕР: Вот такое произошло охлаждение, и вся художественная часть отстранилась от него, его друзья художники, искусствоведы, часто негативные были высказывания в сторону его искусства, которые люди передавали часто, знаете. Ну, это была, конечно, очень неприятная ситуация, особенно в 70-е годы, когда его имя было полностью запрещено. Стена молчания окружила его. Он мог жить только преподаванием и изредка удавалось писать заказные портреты и как-то их продавать. Но он, вы знаете, при всей сложной ситуации, при всей этой глухой стене, он был художник, и он не мог не работать. Ведь художник пишет, не потому что он (настоящий художник, я имею в виду) хочет продать, выставить, или это будет в музее, или еще какой гешефт, потому что он не может не писать, понимаете? И поэтому жизнь продолжалась все время. И вот те люди, которые близки были к этому кругу подписавших или сочувствовали ему, появлялся новый круг литераторов, которые поддерживали его, понимали его, приходили и их друзья, и друзья друзей на эти вернисажи, и вот это был его образ жизни.
М.ПЕШКОВА: Кто приходил к вам? Я опять хочу вернуться к замечательному полотну «Красные бокалы».
Н.БИРГЕР: Да, «Красные бокалы». Можно просто посмотреть на этот альбом и сказать, кто же эти люди, которые здесь изображены. Алла Демидова, Бенедикт Сарнов, в красной рубахе, это Володя Войнович.
М.ПЕШКОВА: Эта красная рубаха – символ того, что неприятности у Войновича? Что скоро его, что называется, вытолкнут за границу?
Н.БИРГЕР: Я не знаю, не могу вам точно сказать. Я думаю, что в данном случае для художника было важно это красное пятно, которое держало всю эту сложную очень, групповую композицию портретов. И вот это красное пятно на переднем плане, в данном случае Володина рубашка, оно держит всю эту сложную многоплановую композицию. Поэтому можно, конечно, что-то сказать. Конечно, напряжение жизни Володи было в тот момент очень большое. И, может быть, с этим было связано, что он и на переднем плане, и что рубашка была именно его, потому что другие были чуть-чуть больше в стороне, на шаг.
М.ПЕШКОВА: Пойдем по часовой стрелке. После Войновича?
Н.БИРГЕР: Олег Чухонцев. Фазиль Искандер. Лев Копелев. В центре – Булат Окуджава. Сзади наверху Валентин Непомнящий и Эдисон Денисов. Потом – Юлик Даниэль, Бенедикт Сарнов, Борис Георгиевич и сын Алеша.
М.ПЕШКОВА: Скажите, пожалуйста, а как произошла встреча с Войновичем? Как они познакомились? Это действительно был близкий друг?
Н.БИРГЕР: Да, это был близкий друг.
М.ПЕШКОВА: Я знаю, что в Германии продолжалась эта дружба с Войновичем и его женой Ириной.
Н.БИРГЕР: Да-да. Я думаю, что это было как-то связано с Бенедиктом Сарновым. Я думаю, что они были знакомы и раньше, коротко, в 60-е годы, на волне «оттепели», когда поднялась целая плеяда писателей и художников новых, молодежь художественная вся. Там было уже, вероятно, какое-то соприкосновение, но больше уже, конечно, пошло в тот момент, когда вот эта связь друзей – защита прав человека, гуманизм, свобода, свобода личности каждого, все, что было проблемой как раз в это начинающееся брежневское время.
М.ПЕШКОВА: То есть можно смело говорить, что в мастерской Биргера собирались люди неравнодушные, люди, которые хотели сделать так, чтобы жить стало интереснее.
Н.БИРГЕР: Чтобы можно было дышать.
М.ПЕШКОВА: Чтоб можно было дышать, да.
Н.БИРГЕР: Не только бояться, не только думать обо всем ужасе и кошмаре, но жизнь при всем при том, она и прекрасна. И чтобы вот эту сторону, она никак не должна исчезать из жизни. И вот эта радость и веселье, которое должно быть, он был генератором этого, Борис Георгиевич.
Н.БИРГЕР: Удивительным образом, при всем том, что стояли машины, особенно когда у нас возникло знакомство с Андреем Дмитриевичем и близость с Сахаровым, начиная, наверное, с 62-63гг., дело в том, что у Бориса была сестра, физик, и она училась на одном курсе с Сахаровым, и там было еще несколько физиков, друзей детства Бориса Георгиевича, и вот один из них, замечательный совершенно человек, Миша Левин, доктор физических наук, вот он не стал академиком только потому, что он не хотел помогать стране вооружаться, он не хотел уходить в какие-то военные области и достигать каких-то очень больших чинов, чтобы государство военизировалось таким образом. Это же произошло с Андреем Дмитриевичем, только осознание пришло у него гораздо позже. Вот через Мишу произошло и это знакомство, на самом деле. Потому что тогда, когда они учились с сестрой, он ведь быстро ушел в закрытые области…
М.ПЕШКОВА: В спецтематику, как говорится.
Н.БИРГЕР: Да-да, совершенно верно, в спецтематику. И вот появление Андрея Дмитриевича, конечно, было связано с бесконечными машинами, с бесконечными антеннами, кроме всего остального, потому что Борис Георгиевич в 57-м писал портрет Надежды Яковлевны Мандельштам, и это тоже был тот человек, как вы понимаете, за которым наблюдали, и стены квартиры были большими ушами. Это постепенно накатывалось. Я помню, когда писался портрет Андрея и Люси, тут просто появилось такое количество водопроводчиков в нашем доме, такое количество разных каких-то людей, которые почему-то прогуливались по пустынным коридорам верхнего этажа этих мастерских, что это вызывало большое удивление, прямо скажем. Но Андрей совершенно этого не замечал, надо сказать. Он жил в каком-то другом мире, в некоем ином измерении. Это был совершенно особенный человек. Елена Георгиевна больше с этим миром общалась, приносила регулярно ватрушку на каждый сеанс. Портрет этот сейчас находится в Русском музее.
М.ПЕШКОВА: Я хотела спросить, я знаю, что именно Борис Георгиевич встречал поезд, на котором приехал Сахаров в Москву из нижегородской ссылки.
Н.БИРГЕР: Да.
М.ПЕШКОВА: Как все это было?
Н.БИРГЕР: Вот эта ссылка. Когда Люся приезжала, было уже очень мало людей, в том числе Миша Левин, которые навещали Люсю, Борис Георгиевич был из тех людей. И потом, когда ей было запрещено, раз в две недели могли приезжать… он был трижды Герой Советского Союза, Герой труда, работал в ФИАНе, продолжал, и туда каждые две недели ездили сотрудники. Это было очень голодное время, они могли привезти с собой сумку-холодильник с продуктами. Эта сумка регулярно бывала у нас, и туда складывались какие-то письма, и таким образом был какой-то постоянный контакт с Андреем Дмитриевичем. Это, конечно, был очень большой риск для жизни. Он все время ожидал, что его арестуют, сошлют тоже, и так далее. Знаете, это были самые тяжелые годы. И после этого, конечно, потому что мы очень из немногих людей, которые с Андреем и Люсей поддерживали отношения, иногда Люся тоже… ей тоже было запрещено приезжать в Москву в какой-то момент. Они позвонили Борису и просили его встретить. И он научился водить машину, и в своей смешной старой новой «Ладе» он встречал их на Курском вокзале.
М.ПЕШКОВА: Но было столько народу. Господи, как они не потерялись в этой толпе?
Н.БИРГЕР: Ох, ему нужно было очень работать локтями. Корреспонденты аккредитованные просто дневали и ночевали на этом вокзале. Пробиться было крайне трудно. Требовалась вся его энергия, чтобы как-то пробить путь. Слава богу, это все было не так далеко.
М.ПЕШКОВА: Я знаю, что еще у Биргера есть потрясающая работа, это портрет Натальи Горбаневской. Что их связывало?
Н.БИРГЕР: Ну, как вам сказать, судьба. Тоже судьба Натальи Горбаневской совершенно особенная. Она была близкой знакомой или другом многих наших друзей. Димы Борисова, тоже замечательного человека. Вы знаете, ведь портрет – это совершенно особенная вещь. Чтобы написать портрет, вы знаете, это всегда 50 на 50 – половина это художник, половина это модель. И если у вас нет какого-то совпадений, каких-то представлений… его всегда интересовал внутренний мир человека. Без его, как бы сказать, профессиональных аксессуаров, скажем так, без каких-то внешних личин, а то, что у человека внутри. И вот это погружение во внутренний мир, оно соответствовало, и есть какое-то соединение с внутренним миром художника, вот тогда был возможен портрет. А так – можно было его просить, и ничего не могло произойти, потому что ему было это неинтересно или, в лучшем случае, что-то сделанное, живописность какая-то. Но это не портрет в том смысле, в каком его понимал Биргер, скажем, глубоко психологический портрет, портрет души человека. И Наташа, конечно, это был человек судьба, и она поэтесса очень интересная.
М.ПЕШКОВА: И переводчик замечательный.
Н.БИРГЕР: Да-да. И, конечно, портрет этот, безусловно, неслучайно одна из его удач. Его рассказы, и все. Но я думаю, что он почувствовал достаточно сразу, что этого человека он с удовольствием напишет.
М.ПЕШКОВА: Портрет читаешь, как книгу. Я так понимаю, что только Наталья Горбаневская могла выйти на Красную площадь с маленьким ребенком в коляске – «За нашу и вашу свободу». Другая такого не сделала бы.
Н.БИРГЕР: Конечно.
М.ПЕШКОВА: И именно это ты читаешь на портрете. Если бы ты не знал Наталью Горбаневскую, именно она, эта женщина невысокого роста, смогла сделать так, что всем остальным и не снилось.
Н.БИРГЕР: Да. Это было сделано сознательно. Это требовало очень большого мужества. Она рассказывала Борису, как она время в психиатрической больнице… конечно, это один из тяжелейших, и это тоже ее судьба, с моей точки зрения, она запечатлена в этом портрете.
М.ПЕШКОВА: Еще хотелось бы узнать подробнее о Даниэле. Я так понимаю, что с Юлием Даниэлем и с Ириной Уваровой вы дружили многие годы.
Н.БИРГЕР: Да.
М.ПЕШКОВА: И эта дружба продолжается сейчас с Ириной Уваровой.
Н.БИРГЕР: Да, совершенно верно. Да, когда Юлик уже приехал в Москву и поселился на Соколе, мы очень часто у них бывали, и это наши были очень близкие друзья. Какие-то особенные были отношения с Юликом у Бориса. Они как-то с полуслова друг друга понимали. И Ира – человек искусства. Биргер с его тонами, с его цветом – это, конечно, тоже было особенное понимание. И недаром портрет этот – один из лучших двойных портретов Бориса Георгиевича, безусловно. Между ними в этом портрете тоже – это судьба людей и какое-то глубокое между ними внутреннее взаимопонимание. И в цвете, и в свете – это все есть в этом портрете. Искусствовед и жена Бориса Биргера – к 90-летию художника. Напрасно я искала в интернете слова, коими Хрущев бранил Биргера на выставке. Нынче писали о других. Биргера попытались забыть, как Фирса. В календаре знаменательных дат его имени в нынешнем году вовсе нет. Объявлю сама год нынешний годом Биргера. Может быть, вспомнят соотечественники да и современники о нем. Ведь неслучайно известный искусствовед и друг художника Александр Каменский писал о Биргере: «Его живопись мыслит даже в тех случаях, когда изображает не людей, а интерьеры, которые наполнены отблесками чувств людей, таинством познания борьбы и возвышения человеческого духа», конец цитаты. Марина Лилякова – звукорежиссер. Я – Майя Пешкова. Программа «Непрошедшее время».
